Неточные совпадения
Татьяна Марковна села сзади
изголовья и
положила голову на те же подушки с другой стороны. Она не спала, чутко сторожа каждое движение, вслушиваясь
в дыхание Веры.
— Да как были мы
в Слободе, так, бывало, видели, как он хаживал
в тюрьму пытать людей. Ключи, бывало, всегда с ним. А к ночи, бывало, он их к царю относит, а уж царь, всем ведомо, под самое
изголовье кладет.
Она ушла
в свою опочивальню и на подушках, лезвием к
изголовью,
положила кинжал.
— Вы как поживаете, сударыня Дарья Сергевна? — спросил у ней Никифор Захарыч. Как только вошел он
в комнату больной, она сложила «Пролог»,
положила его на стол и, опустя голову, недвижно сидела у
изголовья Аксиньи Захаровны.
Когда Смолокуров домой воротился, Дуня давно уж спала. Не снимая платья, он осторожно разулся и, тихонечко войдя
в соседнюю комнату, бережно и беззвучно
положил Дуне на столик обещанный гостинец — десяток спелых розовых персиков и большую, душистую дыню-канталупку, купленные им при выходе из трактира. Потом минуты две постоял он над крепко, безмятежным сном заснувшею девушкой и, сотворив над ее
изголовьем молитву, тихонько вышел на цыпочках вон.
Послышался шорох, и две женские фигуры
в обеих смежных комнатах встали и двинулись: Лариса скользнула к кровати Подозерова и
положила свою трепещущую руку на
изголовье больного, а Александра Ивановна сделала шаг на средину комнаты и, сжав на груди руки, произнесла...
В момент заключения этих рассуждений
в комнату вошла горничная с пузырем льда, который надо было
положить Ларисе на больное место, и Форов с своею толстою папиросой должен был удалиться
в другую комнату, а Синтянина, став у
изголовья, помогла горничной приподнять голову и плечи больной, которая решительно не могла ворохнуться, и при всей осторожности горничной глухо застонала, закусив губу.
Висленев ушел, а Горданов запер за ним двери на ключ, достал из дорожной шкатулки два револьвера, осмотрел их заряды, обтер замшей курки и
положил один пистолет на комод возле
изголовья кровати, другой —
в ящик письменного стола. Затем он взял листок бумаги и написал большое письмо
в Петербург, а потом на другом клочке бумаги начертил...
Не теряя времени, молодой казак возвратился
в хату,
положил узелок под
изголовье, прилег на него и заснул как убитый.
В Москве между тем действительно жить было трудно. До народа доходили вести одна другой тяжелее и печальнее. Говорили, конечно, шепотом и озираясь, что царь после смерти сына не знал мирного сна. Ночью, как бы устрашенный привидениями, он вскакивал, падая с ложа, валялся посреди комнаты, стонал, вопил, утихал только от изнурения сил, забывался
в минутной дремоте на полу, где
клали для него тюфяк и
изголовье. Ждал и боялся утреннего света, страшился видеть людей и явить на лице своем муку сыноубийцы.
И милая восемнадцатилетняя княжна, сбросив с себя всю тягость одежд, еще раз посмотрела
в зеркало, как бы хотела сказать: «Да, я таки недурна!..» — вспрыгнула, как проворная кошечка, на пуховик, еще раз поцеловала записку, обещаясь завтра поутру отвечать на нее, — а то, пожалуй, немудрено и убиться бедненькому! —
положила ее под
изголовье и, наконец, заснула, сладко-мучительно заснула.
Он стал усердно рубить мерзлую землю. Работа подвигалась медленно. Когда он кончил, по солнцу было уже далеко за полдень. Осторожно приволок он за ноги к яме уже окоченевший труп и,
положив к
изголовью ларец с драгоценностями, уложил его
в эту наскоро приготовленную могилу. Затем, истово перекрестившись, он стал засыпать ее комками мерзлой земли и снегом.
Не дожидаясь позволения, он встряхнул мокрый салоп и растянул его по скамье, мехом вверх, подобрал разбросанные платки и шали,
положил у
изголовья свернутое
в трубку пальто, и всё это молча, с выражением подобострастного благоговения на лице, как будто возился не с женскими тряпками, а с осколками освященных сосудов. Во всей его фигуре было что-то виноватое, конфузливое, точно
в присутствии слабого существа он стыдился своего роста и силы…